Анна Николаевна Каргопольцева с дочерью и внуком
Однажды зимой, во время освящения квартир в п. Атласово, я оказался в доме у одной женщины. Неспешно прочитал молитвы, окропил ее комнаты святой водой и, после краткой беседы, совсем уж было собрался уходить, как вдруг услышал вопрос: “А вы не слышали ничего о Николае Степановиче Каргопольцеве, священнике п. Толбачик? Он служил здесь в 20-х годах XX века?”. В тот момент я развел руками, но впоследствии весьма заинтересовался судьбой этого человека, служившего примерно в тех же местах, что и я. Женщина, задавшая мне этот вопрос, оказалась родной дочкой отца Николая. Зовут ее Светлана. К сожалению, из ее рассказов я мало что узнал об этом человеке. Я стал наводить справки, общаться со старожилами. Еще одна дочка священника Галина, проживающая в Мильково, тоже призналась, что практически ничего не знает о своем отце. Сведения, которые мне удалось собрать, были довольно скудными. Я почти примирился с этим, как вдруг мне передали от Светланы адрес еще одной дочки Каргопольцева — Анны, проживающей в Елизово.
Это одна из старших дочерей, ей сейчас 82 года. И, не смотря на то, что и сама Анна Николаевна многое не помнит и не знает, несмотря на три пожара, унесших драгоценнейшие сведения об отце и священнике, тем не менее, она сообщила мне многое из того, что другие дочери просто не знали. И вот, перед нами из небытия всплывает трагичная, неоднозначная, но реальная история жизни камчатского священника Николая Каргопольцева и его семьи.
Николай Степанович Каргопольцев родился в Чите в 1881 г. В сибирском поселке Кяхта окончил церковно-приходскую школу, а затем в Тобольске духовную школу. Женившись на уроженке Улан-Удэ Анне Николаевне, после рукоположения был направлен на Камчатку в Палану. К этому времени у него уже было трое детей. Суровый камчатский климат и нелегкие условия жизни, вечная проблема “как прокормить быстро растущую семью?”, привели его к серьезной болезни. Из-за нее он стал проситься на другой, более благоустроенный приход. В 1912 году он со всей семьей переезжает в Ключи. Здесь он прожил, посещая окрестные деревни (Толбачик, Щапино и др.) до 1924 года. За годы жизни в Ключах, его семейство заметно увеличилось, теперь у него было уже 10 детей. Одна шведская путешественница — Эстер Бленда Нордстрем, посещавшая поселок Ключи в начале 20-х годов, описала тамошнего священника (то, что это был отец Николай Каргопольцев, нет никаких сомнений).
Эстер, в частности, писала: ” К нему обращались «батюшка”. Его длинный, повседневный кафтан (ряса-свящ. Михаил), который путался в ногах, был вообще-то темно-зеленым от ветхости; длинные тонкие волосы прелестно завивались и были немного засалены на плечах. Лицо, мягкое и приятное на вид, украшалось кудрявой светло-коричневой бородой и грустными голубыми глазами. В ежедневии в нем не было ничего от его служебного положения. Он так спешил выполнить всю возможную работу, ради обеспечения средств к существованию, что у него не хватало времени без спешки ходить красивым и элегантным: кафтан его развевался при каждом шаге, так что лишь мелькали ступни и подметки. 
Он маршировал так, что волосы разлетались в стороны, как развевающийся флаг, а кафтан как бы взмахивал крыльями и летел, и всем, кому не лень, были видны его ужасно бедные латаные сандалии и рваные подметки….Но взгляните на него в церкви! Блестящий, в золоте и серебре, он благословлял приход, и, когда медленно размахивая кадилом, тихо обходил вокруг, и кланялся перед всеми иконами, и нагибался вперед, чтобы поцеловать их, — тогда не видно было никаких подметок, волосы его были приглажены и блестящи на макушке, и плыли по плечам мягкими локонами. Когда он ступал вперед, а прихожане опускались на колени перед его властью и господством, пение подымалось и снижалось в невыразимой сладости. В лице его в самом деле было нечто от лика Христа, и когда он, как подходил соответствующий момент, молчаливо застывал перед алтарем, оборотясь к своей пастве, когда мягкие русские голоса сплетались один с другим в звонкой гармонии, тогда всех охватывало ощущение богослужения…”, “…Ах, Батюшка, ты нам послан Богом!”. В этот момент забывается, “что на следующий день ты снова будешь обычным смертным в изношенных одеждах и дырявых сапогах, несчастный бедный человек, странствующий в уличной грязи с мешками и рыболовной сетью на спине («Деревня в тени вулкана», Петропавловск-Камчатский, 2000г.).
С 1924 года началась трагическая история жизни о.Николая. Со слов его дочери Анны, с 1924г. к ним в дом стали постоянно приходить сотрудники НКВД, угрожали их отцу, требовали от него отречься от Бога, пугали расстрелом и арестом семьи. Боясь, что его жена и дети будут подвергнуты репрессиям, священник решился на отчаянный поступок. Он оставил свою семью и ушел в одну из глухих камчатских деревень, а несколько позже переехал в поселок Толбачик, где устроился работать учителем. Его жена — матушка Анна, осталась одна с десятью детьми. Некоторое время ее вызывали на допросы, запугивали, однако потом оставили в покое. Чего не скажешь о ее детях. Нет, их не репрессировали, не арестовали, но язвительные шутки, насмешки преследовали их долго.
Они навсегда остались “поповскими детками”. Местная ребятня, пионеры и комсомольцы, с презрением отзывались о них, отказывались принимать в свой круг. Не давали им даже учиться. Однако до конца жизни они оставались и остаются верующими людьми.
Живя в поселке Толбачик, о. Николай присылал жене письма и небольшую материальную помощь. Но годы шли, а известий о нем становилось все меньше и меньше. Находясь в исключительно безбожной среде, где за каждым подсматривали и подслушивали, о.Николай перестал служить, и со временем стал все больше походить на обычного советского гражданина.
В 1936 году Николай Степанович уехал на материк. Оставаться дальше на Камчатке было опасно. Незадолго до этого (в 1931 году) был расстрелян о. Павел Ворошилов — мильковский священник, и сосланы в лагеря два его сына вместе с семьями.
На материке Николай Степанович прожил до 1963 года. Работал бухгалтером. В 1963 году он вернулся на Камчатку, поселился в поселке Лазо, где и прожил до самой смерти, до 1967 года. Многие лазовские старожилы помнят его неспешную прихрамывающую походку и худощавую сгорбленную фигуру.
По материалам статьи иерея Михаила Неверова «Драма человеческой жизни»
